Архаисты и новаторы. Школа Толстого. Виталий Ремизов

  Альтруизм RU : Технология Альтруизма >>   Home  >> БИБЛИОТЕКА МАРГИНАЛА >> СОЮЗНИКИ >> На путях к новой школе >> ЭПОХА ВЕЛИКИХ ОТКРЫТИЙ в школе 90-х годов >> Диалог >> Архаисты и новаторы. Школа Толстого. Виталий Ремизов >>
https://altruism.ru/sengine.cgi/5/7/8/22/3/2


Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов

Архаисты и новаторы

Школа Толстого. Виталий Ремизов

В нашей стране педагогические идеи Толстого долгое время было принято представлять как забаву барина, возымевшего намерение обучать крестьянских детей ему одному известными способами. Ну, разве что признавалось, что сделано это было оригинально, не без таланта. Именно так отнеслись к школьному эксперименту графа и современники.

Лев Толстой на высшем взлете своих силу, уже углубляясь в замыслы «Войны и мира», посвятил школе вроде бы немного времени.

Кто мог тогда (равно как и в советское время) предполагать, что его опыт, отраженный в двенадцати томиках самодеятельного журнала «Ясная поляна» за 1862 год — окажется не меньшим культурным достоянием человечества, нежели «Война и мир».

Чаша жизни Ясной Поляны

«Кому у кого учиться: крестьянским детям у нас или нам у крестьянских детей?»

Этим невероятным для ХIХ века вопросом — равно невероятным и для традиционной сословной школы, и для становящейся позитивистской — было брошено первое зерно того мирового движения «Нового образования», которое лишь десятилетия спустя прорастёт по всему миру усилиями Дьюи, Монтессори, Френе, Корчака...

Проблемы, поставленные Толстым, дерзкие формулировки, которые он выдвигал, наблюдения за закономерностями детской жизни, которые он фиксировал, реакции детей на те или иные образовательные усилия взрослого, спонтанно находимые тридцатитрёхлетним Толстым учебные методы — разметили проблемное поле педагогических поисков ХХ века. В сопоставлении с опытом Толстого будут потом настраивать свои педагогические системы Станислав Шацкий, Евгений Шулешко, Шалва Амонашвили...

Но первая попытка возродить опыт Толстого в его основных чертах случится в России тогда, когда в Европе биография школ, называющих себя толстовскими, насчитывала уже много десятилетий.

1989 год. Пленарное заседание Всероссийских Толстовских чтений. В заключительном слове Виталий Ремизов, филолог и на тот момент научный руководитель музея в Ясной поляне, говорит о том, что в стране несколько десятков школ, носящих имя Л.Н.Толстого, но нет ни одной Школы Толстого. Что в самой яснополянской школе при замечательном литературном музее и чудесных учителях-литераторах методы общения с детьми остаются волюнтаристскими, диктаторскими...

Через несколько дней ректор Тульского пединститута пригласил Виталия Борисовича к себе в кабинет вместе с представителями кафедры педагогики и предложил подумать над проектом «толстовской» школы. Так в мае 1990 г. была создана научно-исследовательская лаборатория «Школа Л.Н.Толстого» при ИПК Тульской области.

Ремизов вспоминает: «Небольшая концепция в два печатных листа, трое единомышленников, три базовых общеобразовательных школы: яснополянская, тульская, никольско-вяземская. На мою просьбу дать возможность провести «толстовский» эксперимент в чистом виде (с открытием новой школы, конкурсным набором педагогов, приёмом детей после собеседования с родителями) никто не обратил внимания. Радуйся, мол, тому, что дали. По существу, предстояло вторжение эксперимента в сложившиеся за многие десятилетия образовательные социумы, имеющие свои традиции, свою инертность.

Положение осложнялось, школы ждали программ, наработок. Идею на гвоздь не повесишь.

Когда просил о сотрудничестве, в ответ обычно раздавалось: «Идеи прекрасные, но утопичные». С одной стороны, приветствовался сам факт осмысления на современном этапе педагогического наследия Толстого, с другой — ставилась под сомнение перспективность его разработки. Но некоторые поддержали: философы Е.Мелешко и В.Назаров, учёные и педагоги Н.Шайденко, А.Орлов, С.Маслов, О.Бушнякова. Ситуация была бы аховой, если бы не методисты ИПК — Г.Ушакова, А.Шадская, О.Хлопенова. С их приходом в лабораторию начался новый этап жизни эксперимента. Рядом с учителем-практиком стал опытный, талантливый методист. Увлеклись и руководители школ. Началась каждодневная черновая работа, невидимая, трудоёмкая, со своими безднами и высотами...»

В эти первые годы, когда ремизовская лаборатория с её широким захватом поставленных задач, с необходимостью нести огромные перемены в сложившиеся педагогические коллективы, на несколько лет почти скрылась под поверхностью нахлынувших трудностей — флаг толстовской педагогики по стране понесла независимо возникшая команда томских педагогов.

В Томске всё было наоборот. Толстовские классы были одним из ключевых проектов новой школы «Эврика-развитие»; пятеро учителей во главе с Людмилой Долговой были изначальными единомышленниками; их замысел возник не спонтанно, они почти три года готовились к открытию своих классов, прежде чем открыли первый из них в 1993 году.

Но уже к середине девяностых тульская лаборатория и её школы «вынырнули» широко и убедительно. Удалось увидеть, как за несколько лет преображается отношение учителей к своему делу, отношения детей, отношения родителей и школы. Большой набор методических приёмов, организационных решений и учебных книг уже наметили контуры новой педагогической практики, воспитанной на толстовском примере: был создан «Круг чтения», начинающийся с толстовской «Азбуки», «Чаша жизни» и «Познай себя», «Природа и труд», «История развития человечества», стала понятной логика занятий по выбору, отвечающих внутренней потребности ребёнка, родителей, учителя...

Сообщество вокруг тульской лаборатории на глазах росло. Уже к 1997 г. вокруг неё объединился большой круг школ Тулы и Тульского края, Воронежа, Тольятти, Новокузнецка, Орла, Находки, Брянска, Магнитогорска.

Впрочем, разработчики оставались небольшой группой людей, на энтузиазме, подчас без средств к существованию, выстраивающих свою деятельность. Но рядом были десятки школ и садов, Яснополянский детский дом и возникшее уникальное единство системы толстовских музеев, сети толстовских школ и лаборатории «Школа Л.Н.Толстого».

...Владимир Библер, провозглашая концепцию Школы диалога культур, подчёркивал, что в её основании лежит совершенно определённое понимание культуры. Его определение выглядит парадоксом, логическим кругом: «Культура есть всеобщая форма одновременного общения и бытия людей различных — настоящих, прошлых и будущих — культур, каждая из которых есть всеобщая форма одновременного общения и бытия людей».

Определение и хитроумное, и небесспорное; но для толстовской школы — понимание культуры как возможности одновременного со-бытия с прошлым и будущим как со своими ближайшими собеседниками и соратниками — подходит как нельзя лучше.

То, как оживает подобный «диалог культур» в руках наследников толстовских идей, мы можем почувствовать по фрагментам статей Виталия Борисовича Ремизова — человека, не столько избравшего свою педагогическую судьбу, сколько избранного ею.

Если лицо ребёнка поднимется к небу, ему легче будет ходить по земле


Человеку нужно домысливать мир

Когда Толстой занимался с детьми литературой, он читал лучшие произведения русской и мировой классики. Здесь были и Пушкин, и Дефо, но ребята слушали эти тексты без особого интереса.

И тогда Лев Николаевич поставил задачу создания так называемой переходной литературы.

Что же сделал Толстой? Он убрал из текстов «Азбуки» все эпитеты и метафоры. Представьте, Толстой, который прекрасно владел богатством русского языка, вдруг пошел по пути аскетизма. И оказалось, это был гениальный шаг. Дети легко и с удовольствием домысливают эти нейтральные тексты, так же как они раскрашивают орнаментальные рисунки в альбомах. Здесь каждый ребёнок получает возможность проявить индивидуальность своего мышления.

Человеку свойственно не только видеть мир, но и домысливать, преображать его в своих фантазиях, запечатлевать его в лепке, рисунке, вышивке... Когда ребёнок получает информацию, необходимую для его развития и удовлетворяющую его потребностям, тогда и рождается увлечение.

Поручни

В философии школы Толстого нет насилия, но есть усилие.

И обязательно на пути образования надо ставить опоры, поручни, помогающие ребёнку преодолевать трудные моменты. Это важно, чтобы человек в детстве получил опыт преодоления трудностей. Иначе при столкновении с первой же проблемой увлечение будет гаснуть.

Например, в комнате находится пирамида со ступеньками, а на её вершине стоит красивая игрушка. И ребёнок, едва научившись ходить, сможет забраться на пирамиду и достать желанный предмет. Это доступная трудность.

Сначала я предлагаю ребятам присмотреться к окружающим предметам. Что они видят в классе: стены с обоями, занавески, книжный шкаф... Потом каждый из них начинает работать над оценкой того, что он видит. Скажем, уютное это помещение или нет, изящный рисунок на стене или некрасивый? А дальше можно восстановить в памяти свой путь от дома до школы: что я увидел на этой дороге? Какие события произошли со мной, пока я шел в школу, как я провел вчерашний день?

И постепенно ребёнок научается облекать событийный ряд жизни в словесную оболочку.

Ученики толстовских классов свободно овладевают понятиями эпического, лирического, драматического, определения которых (с чем мне, как преподавателю вуза, нередко приходилось сталкиваться) с таким трудом пытаются припомнить абитуриенты на вступительных экзаменах. Потому что это зазубренные определения.

Мы же в школе Толстого начинаем говорить об эпическом, не произнося этого слова. Пусть оно само естественно войдет в лексикон ребёнка.

Знания как музыка переживаний

Проблема увлечения учением — это помимо всего прочего проблема языка общения. Беда в том, что у нас и учебники, и речь педагога стандартизированы, однообразны, лишены индивидуальной неповторимости.

Что представляет собой язык современного общества? Чаще всего приходится слышать привычные мёртвые клише либо сленг. Банальная речь не порождает поле эмоционального и смыслового напряжения.

Создавая свои учебники в школе Толстого, мы тщательно работали над каждой формулировкой, опасаясь, с одной стороны, впасть в красивость, слащавость слога, а с другой — засушить текст.

...Парадоксальная вещь: если спросить у детей, какой предмет у вас самый нелюбимый, многие скажут: русский язык. Это же кощунственно: назвать практическую школьную грамматику русским языком; чтобы человек, живущий в России, говорил, что русский язык для него самый нелюбимый. А что происходит на уроке русского языка? Ради чего учитель, например, начинает говорить о союзах? Просто ради информации... Но, оказывается, если союз выпадает из литературного произведения, разрушается музыка речи. Вычеркните из тургеневского стихотворения в прозе союзы — и вы увидите, как поблекнет текст. Оказывается, через союзы мы выражаем наши отношения друг с другом, состояния близости или конфликта.

Все логические ряды знания можно выстроить не как сухое перечисление, а через гамму человеческих переживаний, конфликтов.

И в любом предмете прослеживается таинственная связь с нашей повседневной жизнью. Например, в математике вы то и дело прикасаетесь то к одному, то к другому таинству чисел.

О цвете соседских глаз

Помнится, как однажды, будучи молодым учителем, я дал детям письменное здание: описать, какой они видят школьную мастерскую. А в классе был один круглый двоечник Петя. Но какую работу он написал!

Он писал о том, как он входит в токарную мастерскую, как чувствует этот запах масла, прикасается к металлу... Кто это заметил? Зато заметили, что он сделал 27 ошибок. И когда я поставил «5» за это сочинение, в учительской разразился скандал. «Как вы можете?!»

Часто я спрашивал у детей: вот вы сидите с Таней за одной партой, а какие глаза у Тани? Многие эти детали даже не замечают, нам недостает элементарной зоркости и чуткости по отношению к другому. Не поразительно ли: человек в школе занимается математикой, языком, физикой, а чтобы присмотреться внимательнее к соседу по парте — так нет, не происходит этого!

Если бы нацелить систему образования на взращивание в ребёнке потребности познать себя и рядом живущего человека! Эта педагогическая установка могла бы стать основой увлечения.

Азбука и небо

Азбука Льва Толстого. Урок в первом классе. Небо за окном хмурится, сквозь плотные тучи едва пробивается луч света, кусочек осеннего утреннего солнца. Вместе с детьми подхожу к окнам. Рассматриваем облака, причудливые, постоянно меняющиеся, того и гляди — залетят в класс. Целый урок говорим о небе, прежде всего — о волшебстве самого слова «небо». Оно так же субстанционально, как и слова «море», «поле», «лес», «вода», «земля», «горы». Эти слова вместе с другими, входя в лексические своды «Азбуки», создают пространственное ощущение мира, обозначают основные сферы нашей жизни. Позже дети прикоснутся к конкретному значению этих слов, в раннем возрасте важнее другое — открытие пространственного богатства мира, установление связи между собой (отдельным «Я») и вечной природой.

Как можно раньше обратить взгляд к небу, ощутить пространственную высоту, провести через себя, крохотное существо на земле, ось к бесконечному мирозданию. Небо врачует душу. Душа сродни небу. Вокруг слова выстраивается мир всевозможных определений, музыкальные и изобразительные ассоциации, поэтические образы, после чего сами дети открывают для себя таинственный и величественный смысл слов «небесная красота». Если лицо ребёнка поднимется к небу, ему легче будет ходить по земле.

Помню, как при свечах в небольшой комнате, наполненной запахом свежескошенного сена, от няни я впервые услышал о смерти и воскресении Христа. Тогда я плакал и долго не мог заснуть. Мне было года четыре. Потом снились сны — редко Христос, чаще его мучители. Няня была дочерью священника, в годы революции обваренного кипятком заживо. Но ни зла, ни мести в ней не было. По сей день храню в памяти её образ — маленькой, с милым розовым лицом, старушки. Школа позаботилась о моем атеизме. Но она оказалась бессильной перед воспоминаниями раннего детства. Воспоминания эти с годами не только не ослабели, но стали острее. Постепенно к ним прибавилось сознание высшей, необоримой силы, разумного света, дающего жизнь в горе и радости. Люди ходят, спотыкаясь о землю, упираясь зрачками в пустое пространство, не замечая, как зелёный листок тянется к свету, тихая ночь одаряет свежестью уставшее от летнего зноя поле. Их больше волнует то, что под ногами. Им кажется — именно здесь их подстерегает опасность, она же — внутри нас.

Часто детей в Ясной Поляне начинают проверять, что они знают из религиозного учения Толстого, но они этого не знают, потому что этому их не учат. А вот к толстовской философии, по которой путь жизни — в поиске смыслов в каждом шаге, по которой вести себя нужно самому — исподволь действительно подводят. Духовные вершины должны быть обозначены, ориентиры расставлены, но с чем ребёнку легче — с атеизмом, с христианством, с исламом — решит он. Есть только одно условие: в основании должна быть философия любви. Если есть дух любви в школе, ничто не испортит ребёнка.

Родительские слёзы как успех педагогики

...На окраине Оттавы есть вальдорфская школа. Места живописные. Классы построены по кругу, они автономны, в каждом из них есть выход на природу. Всё это до сих пор стоит в памяти, но самое сильное впечатление от посещения школы оставила встреча с родителями. Тихо и незаметно они расположились по разным местам: кто сидя на лестнице, кто у окна в холле, несколько пар сидели за столиками в родительском кафе. Наблюдая за их беседами, я понял, что школа для них — нечто бесконечно дорогое и близкое, дающее возможность общения.

Заходя в наши школы, я часто наталкивался на толпу родителей, томившихся у порога в ожидании своих детей. Да и сам в школу ходил нечасто. В основном для решения финансовых проблем. Исключение — собрание, на котором долго и нудно психолог рассказывал об особенностях переходного возраста детей-подростков. Видимо, его пригласили для профилактики. К этому времени дети наши «люто ненавидели» школу, отбывали в ней, как они признавались, детскую повинность. А рядом с этим шла скрытая от взрослых подвальная жизнь, с курением, выпивкой, негласной дедовщиной.

...На четвёртый день после начала учебного года ко мне приехал молодой человек, учитель средней, достаточно большой сельской школы. Он был растерян. 1 сентября из 19 детей-первоклассников в школу пришел один человек. Остальных учителя собирали по домам. Родители пьяные, кто-то вообще забыл о ребёнке. Мы договорились с ним о сотрудничестве. Прошло три года.

В третьем классе, где учились те самые дети, о которых 1 сентября забыли мамы и папы, шёл урок по «Кругу чтения». Дети знакомились с рассказом Виктора Гюго в переводе Льва Толстого «Бедные люди» (по учебному пособию «Час души», выпущенному нашей лабораторией). Это рассказ о бедной женщине, матери пятерых детей, решившей усыновить грудного ребёнка умершей подруги и с тревогой ждущей мужа, не знающего ещё об этом.

Смотрю на этих детей. Чистые, опрятные. Говорят спокойно, проникновенно. Постепенно углубляются в анализ текста. Самостоятельно выстраивают цепочки сложных, глубоких переживаний героев. Плачут и радуются вместе с ними.

Родители любят школу. Учителя говорят, что их будто подменили. Приходят после работы, побеседовать, задают много вопросов. Верится с трудом. В разговоре с мамами и папами спрашиваю: «Неужели было то страшное 1 сентября?» — «Было» — «Что изменилось?» — «Мы изменились. Дети стали приставать к нам с вопросами — почему люди так рано умирают? что сильнее — добро или зло? Потом просили вместе с ними почитать Азбуку Льва Толстого, объяснить, что к чему, а мы чувствовать чувствуем, а сказать не можем». Один папа говорит: «Мальчик смотрит на меня, ждёт от меня ответа, глазки молящие. Не по себе стало. Пошёл к учителю за разъяснением, смотрю, там Колька, сосед, тоже за разъяснением. Стали вместе собираться. Дети сообразительней и добрее нас».

За эти годы школа окрепла. Вокруг неё, где раньше были одни пустыри, теперь цветники, огороды, яблоневый сад. Овощей хватает всей школе на зиму, кое-что остается и для продажи. Предмет «Природа и труд», задуманный как слияние теории и практики, пришёлся кстати.

О жестокости добрых книг

Помню встречу с родителями в тольяттинской школе № 49. Их было человек 300. Говорил о философии жизни, о неповторимости каждого живого существа, о ребёнке как самоценности. Много было вопросов, в том числе и традиционный, собственно «родительский», — о судьбе ребёнка после того, как он выйдет из стен «толстовской» школы и окажется один на один с суровой жизнью. Но более интересен был другой вопрос. Мама средних лет, поздно родившая девочку, вдруг спросила меня: «Почему я написал такую жестокую книгу, как «Азбука Льва Толстого». «Что значит жестокую?» — спрашиваю у мамы. Говорит: «Мы с дочкой, как ни читаем её, так все плачем и плачем».

Года два назад получил из деревни письмо от матери ученика «толстовской» школы. Пишет о нищете, пьянице муже, безрадостном детстве сына и спрашивает меня: «Почему в «Часе души» так много грустных рассказов. Зачем детям в их возрасте Достоевский с его «Мальчиком у Христа на елке», «Ангелочек» Андреева?»

В толстовской «Азбуке», как и в трёх книгах «Часа души», нет текстов нейтральных, оставляющих детей в равнодушии. Каждый текст — это эмоциональный взрыв, высокое напряжение детской души. Дети вместе с героями грустят, тоскуют, смеются... Если вместе с детьми грустят, тоскуют, смеются и их родители, то «всё к лучшему в этом лучшем из миров».

Подготовлено совместно с Людмилой Рыбиной


Altruism RU: Никаких Прав (то есть практически). © 2000, Webmaster. Можно читать - перепечатывать - копировать.

Срочно нужна Ваша помощь. www.SOS.ru Top.Mail.Ru   Rambler's Top100   Яндекс цитирования